Приложение
АДАТЫ КУМЫКОВ
Ты устрашаешь глупца и невежду, о
мудрость. Ты нерадивых и праздных караешь, о
мудрость. Ты отрешившимся радость даруешь, о
мудрость. Ты умудренным покой посылаешь, о
мудрость
ИСТОЧНИКИ ЗАПИСЕЙ (печатается
с сохранением орфографии оригинала)
Из-за опасения, что
старые и новые адаты кумыков будут брошены ими и
забудутся вовсе и что люди, знающие эти адаты
умрут, я решил прибегнуть к помощи трех старых
людей, умудренных жизненным опытом, хорошо
знающих как настоящие, так и прошлые быт и адаты
наших кумыков. Эти старики были следующие: Герей
Бекмирзаев, Ачакан Ачаканов и Абдул Умаханов. Я
изложил в известном порядке все, что они слышали
и знали, а все, что мною об этом было записано, я им
прочитал и подверг их исправлениям.
Герей Бекмирзаев из кумыкских узденей,
служил в Петербурге (Ленинграде), в царском
конвое. Получив там офицерский чин, он вернулся в
Дагестан. В селении Эндрей он поступил на
должность помощника главного пристава. В то
время в Эндрее существовал народный суд, где дела
рассматривались по адату. Председателем этого
суда был главный пристав, а должность
переводчика исполнял Г. Бекмирзаев, который
руководил решением дел до конца своей службы,
неуклонно придерживаясь местных адатов.
По увольнении от службы Г. Бекмирзаев
возвратился в свое родное селение Аксай, и тут он,
сблизившись с местными князьями и влиятельными
узденями, отдался весь изучению местного быта и
адатов. Таким образом, этот человек был опытным и
знающим в этой области. По возвращении в Аксай он
служил на должности старшины и тут всегда судил
народ по адатам.
По этой то причине я, когда писал это
свое изложение, о каком бы адате ни шла речь,
всегда обращался к компетенции Г. Бекмирзаева.
Ачакан Ачаканов происходил из
влиятельных кумыкских узденей. Отец его, Абдул,
был офицер, хорошо изучивший кумыкский язык, быт
и адаты в жизни князей и узденей. К этому Абдулу
обращались за советами как в личных, так и в
общественных делах. Ввиду его большой опытности
и познаний в этой области его выбрали депутатом в
народный суд, где он и состоял до конца своей
жизни. Его сын, Ачакан Ачаканов, перенял от отца
все эти знания и интерес к наблюдению за бытом и
адатами. Он так же, как и его отец, прослыл в
народе компетентным, поэтому и его народ выбрал
депутатом в народный суд на место его умершего
отца. Ачаканов, прослужив в суде семь-восемь лет,
вернулся в свое родное селение Аксай. Общество,
когда ему требовалось довести до властей о своих
и общественных делах, всегда обращалось к
Ачакану, говоря: «Ачакан, говори, ты знаешь ведь!»
И таким образом он говорил от имени общества. И с
того времени все обращались к Ачакану за советом.
Я, мысля, что вместе со смертью подобных Ачакану
людей умрут и адаты, спешил записать с его слов
все, что он знает об этих адатах.
Абдул Умаханов происходил из
кумыкских узденей. Он часто вращался среди
князей, часто бывал в их кунацких, приглядывался
и изучал их адаты и быт. Свою любознательность он
распространял на взаимоотношения прочих
узденей, как в их личном быту, так и в
общественном. Все, что он слышал и видел, усвоив
ясно, передавал он своему роду, когда тот
обращался к нему за советом. По этой причине он
также был послан в народный суд депутатом. По
возвращении с этой службы к нему продолжал народ
обращаться как к авторитету в области знаний
быта и адатов. В общественных и индивидуальных
спорах и разных столкновениях к его голосу и
советам прислушивались и уважали его. Поэтому я
записал об адатах также и по его передаче.
Кроме этого материалом мне служили
найденные мною и взятые из различных мест и улиц
судебные дела, старинные книги и рукописи,
которым угрожало скорое уничтожение, потеря и
порча. Если есть какие пробелы в этом моем труде,
то прошу читателей меня судить не строго.
Несколько слов об истории кумыкского
народа.
Под названием кумыки была издавна
известна маленькая народность, жившая в селении
Эндрей. Шамхал Тарковский отделил одного из
своих сыновей, Султанмута, и отдал ему во
владение земли, заключающиеся между реками Койсу
и Тереком. Он прибыл в селение Эндрей и стал
князем находившихся там кумыков.
Так гласит история. Так как князь этот
являлся владетелем этих земель, то народ,
воздавая ему почет, стал ему подвластным. Видя
спокойные и мирные порядки среди эндрейцев, сюда
стали стекаться с разных сторон разные люди.
Население аула Эндрей значительно расширилось.
Наконец явилась необходимость построить новые
аулы, каковыми явились Аксай и Костек. Кумыки
разбились и расселились по этим трем аулам. В
каждом из них были посажены свои князья, из
которых каждый брал со своего общества подати. На
эти подати князья и жили. Князья, уважая своих
узденей, входили с ними в молочное родство,
отдавая своих детей на кормление грудью их женам.
Все народные дела решались по шариату.
Народ решил узаконить кроме шариата и
адаты (обычаи). Для введения каждого нового адата
кумыки собирались на два кургана под названием
«Центральные Курганы». Эти курганы находились
между селениями Новый Аксай, Старый Аксай и
Эндрей, на берегу речки Яман-Су. Когда вводимый
адат касался улажения споров между обществами
двух соседних селений, то к этим курганам
выходили оба общества, во главе со своими
князьями. Одно из них собиралось на одном
кургане, а другое на другом. Между этими
курганами собирались выделенные от обоих
обществ представители. Последние сговаривались
о мирном улажении спора, и результат сговора
стали называть «адатом». Этот адат скреплялся
большинством голосов узденей и, наконец,
князьями. Неподчинявшихся адату заставляли
подчиняться силой.
Шариатскими делами, как, например,
продажа-купля земли, дома, брачные дела,
наследство, наказание за прелюбодеяния и т.п.,
должен был ведать кади. А такие дела, как
убийство, похищение девушки и вдовы или гнусное
насилие над ними, поранение, воровство и пр.,
решались по адату. И в последнем случае были свои
наказания и меры пресечения, как то: выселение из
родины, штрафы и пр., причем адатные судьи были в
каждом селении. Если кто-либо не был доволен
решением адатного судьи своего селения, то в
селение Эндрей посылалось по одному кадию от
каждого из трех названных селений и умные из
узденей. Эти люди в том селении рассматривали, в
качестве судей, дела в течение трех месяцев. Если
же этот суд не мог решить дело, то на
вышеназванные «Центральные курганы» собирались
общества трех селений и там выносили в
окончательной форме свое решение, которое
вводилось в быт как адат.
У нас, у кумыков, судебные процессы
бывали двух родов: направляющиеся к адатам и
направляющиеся к шариату. В прежние времена
споры и процессы, относящиеся к адату, имели три
направления (отделения): торговое,
земледельческое и собственно адатное. При
судебных делах адатного направления на суде
выносилось постановление. Если находилось лицо,
постановлению не подчиняющееся, то его
заставляли силой подчиняться. Для преступников
существовал княжеский подвал, куда их сажали.
Дела, направляемые у кумыков в суды,
были следующих родов: о воровстве, об убийстве, о
поранении, об изнасиловании, о нападении на дом, о
поджоге ночью и т.п.
В торговое отделение суда
направлялись дела торговцев и купцов, в
земледельческое отделение (крестьянское
отделение) дела крестьян. Дела прочих видов
рассматривались по шариату. В спорах торговых
членами суда являлись крестьяне. Их
постановление имело законную силу.
АДАТЫ ПРИ УБИЙСТВАХ
Человек, совершивший убийство,
немедленно после убийства укрывался со своими
родственниками, по отцовской линии, в доме своего
князя. Последний, согласно адата, должен был
взять их под свою защиту и покровительство. В
этих случаях он, собрав своих узденей и молочных
родственников (эмчеков), брал на себя руководство
в делах укрываемого им убийцы в целях
предупреждения и предотвращения ответного
кровопролития, для успокоения потерпевших, до
примирения убийцы со стороной. Князь кормил весь
укрываемый род убийцы до окончания своих хлопот
по примирению сторон. Сюда в дом князя, а также к
потерпевшим приходили односельчане и знакомые.
Они, выражая им свое соболезнование, говорили по
обыкновению: «Да ниспошлет Бог свой мир...»
Родственницы убийцы в доме князя держали «яс»
(обряд оплакивания убитого) и при этом,
причитывая, проклинали и поносили своего
родственника-убийцу. Сам же князь, выждав
окончания дней «яс» у убитого, посылал туда
своего кади и двух «тамаза» (почетных стариков)
для переговоров о примирении с родственниками
убийцы. Если не соглашались простить убийцу, то
посланные князя предлагали выселить далеко из
родного аула убийцу (адат — «канлы») и при этом
просили примириться с родственниками убийцы.
Если переговоры в первый раз были безуспешны и
посланные возвращались к князю ни с чем, то
последний посылал их второй и третий раз и вообще
до тех пор, пока родственники убитого не
соглашались на примирение. При этом последнем
случае от родни убийцы собирался «алым», т.е.
мзда, преподносимая родне убитого. Алым с дыма,
т.е. с родни, кушающей из одного котла, с давних
времен был установлен в один баран. Позднее
установился «алым» в деньгах — в размере
тринадцати рублей. В случаях, когда родственники
жили отдельно, то на алым бралось с каждого брата
по пяти рублей, с двоюродного брата по два рубля
пятьдесят копеек, с троюродного брата один рубль
пятьдесят копеек, а четвероюродного брата по
шестьдесят пять копеек и т.д. Нисходя по
дальнейшим родственникам, взыскание доходило до
мзды в двадцать пять копеек. Того родственника
убийцы, который не желал принять участие в алыме,
родственники убитого имели право убить.
Разумеется, что алым был большой в том роде, где
родственников было много, а малый, где
родственников было мало. Если у убийцы род был
маленький и состоял из бедных родственников, то
эти родственники в алыме не участвовали.
Когда таким образом алым был готов, то
родным убитого посылали сказать, что «идем с
алымом». Последние все собирались в доме убитого
и держали «яс». Родственники убийцы с почетными
стариками аула, кадием и князем во главе, передав
алым кадию, шли на «яс» или «тазият» (сидение
мужчин на «ясе»). Перед отправлением туда у
родственников убитого снимали все оружие, обувь,
и они босые, подняв шаровары выше колен, сняв свои
папахи, шли до тазията. Когда эта процессия
подходила ко двору с тазиятом, то кади с алымом,
оставив родственников убитого на почтительном
расстоянии от тазията, вместе с князем и
почетными сельчанами подходили к тазияту, и, по
отдаче своего обычного салама (приветствия),
совершив молитвословие (дуа), произносил
проповедь о прощении и мирной жизни. После этого
он подходил к старейшему в роде убитого, сидящему
на тазияте, и, поднося ему алым, говорил: «Этот
алым дает (такой-то) князь». Беря алым,
родственники убитого становились лицом к
родственникам убийцы, возвращались к себе — по
домам. Перед возвращением они произносили: «Да
ниспошлет Бог свой мир». Убийца был отправляем в
качестве канлы (кровника) в другие селения. Если
его там находили родственники убитого и убивали,
то говорилось «кровь за кровь» и об этом
забывалось. Если они его не могли убить, то он был
в канлы до тех пор, пока с ним родственники
убитого не примирялись.
Родственники убийцы, после примирения
с родственниками убитого, не должны были
оставлять своего осторожного отношения к ним.
В случаях, когда родственник убитого
убивал родственника убийцы, давшего алым, такой
убийца являлся кровником — «канлы» ем князя в
течение одного года со дня убийства. Если только
его князь не убивал, то он не мог видеть князя и
сказать ему: «доброе утро» и «добрый вечер»
(обычные слова, произносимые при поклоне князю).
Такого канлы-кровника князя никто не принимал и
не давал ему приюта у себя. По этой причине никто
не осмелился быть канлы князя.
***
В тех случаях, когда по пробытии канлы
пять-шесть лет в ссылке по хлопотам и
посредничеству князя родственники убитого
соглашались пойти на примирение, адат был такой.
Канлы, до своего примирения с
родственниками убитого, не должен был ни брить,
ни стричь своих волос. Перед отправлением на
примирение родственники канлы, объявив о своем
намерении, старались собрать к себе возможно
больше народу для того, чтобы шествовать на
примирение. Среди этого народа должен был
находиться князь.
Все они собирались во дворе канлы или у
его ближайшего родственника в такой обстановке:
на дворе был разостлан ковер, на нем была
положена большая пуховая подушка (назберишь), на
этом назберише находились седло со всеми
принадлежностями, панцирь и ружье. Тут же стоял
лучший в селении конь. Несколько женщин из родни
убийцы садились возле положенных на ковре вещей,
проклиная и понося своего родственника-убийцу,
устраивали «яс» (оплакивание убитого), причитая и
колотя себя в грудь и в голову. Около, стоя молча и
мрачно, глядели на них все собравшиеся.
Некоторые, слушая причитание женщин, плакали
вместе с ними.
Когда сторона канлы посылала стороне
убитого сказать, что идут с канлы, то последняя,
собрав своих друзей, близких и знакомых,
отправляла туда в свою очередь сказать: «пусть
идут». Тогда вся сторона канлы шествовала в таком
порядке: впереди шли кади, муллы, хаджи, старики с
князем, за ними весь собравшийся посторонний
народ, за ними родственники по отцовской линии,
дяди по матери, племянники по сестре, внуки по
дочери. Сзади них сам канлы. Впереди канлы вели
оседланную лошадь с накинутым на седле панцирем.
На передней луке висело ружье с дулом,
направленным назад. Причем, прежде чем дойти до
тазията убитого, канлы с родственниками,
вышедшие из дому, неопоя-санные и без оружия,
снимали свои папахи. Тогда кади, в сопровождении
князя и почетных людей, входил на тазият и, после
своего салама и прочтения молитвы, произносил
проповедь о прощении. Прибывшие за кадием князь и
народ просили: «Во имя бога, простите». Если
старейший из родни убитого скажет: «Нет, не
прощаю», то все прибывшие посторонние снимали
папахи, если и тогда получали отрицательный
ответ, то все они становились на колени. Все то же
проделывали родственники убийцы (канлы), стоя
поодаль. Наконец, добивались утвердительного
ответа. После этого во двор тазията вводили
лошадь, а за нею канлы с родственниками. По
получении лошади старейший родственник убитого
дарил ее князю, а последний возвращал ее прежнему
хозяину, у которого она была взята
родственниками канлы.
Потом водили канлы мимо ряда стоящих
на тазияте родственников убитого, и он перед
каждым из них падал ниц, прося о прощении; после
того, как каждый стоявший на тазияте из
родственников произносил: «живи, вставай,
прощаем», канлы вводили к сидящим на «ясе»
женщинам. После того, как канлы там проделывал то
же, что перед мужчинами, его выводили во двор и
все присутствующие произносили: «до свидания, да
даст бог согласие» — и, уводя с собой канлы и
родственников, уходили по домам. Через три дня
сторона убитого звала к себе канлы и, оказав ему
все признаки уважения и ласки, об’являла его
своим «как кардаш» — кровным родственником.
После этого сажали его на пороге двери и, срезав
ему несколько волос с головы, говорили: «Иди,
живи, сбрей волосы».
***
На случай, когда убийце прощается в тот
же день, когда он совершил убийство, адат такой.
Для того, чтобы итти на примирение,
собирали возможно большое количество народа,
приглашали и своего князя. Пока собирался
приглашенный народ, родственники во дворе убийцы
приготовлялись к процессии: намечались молодые
люди, поддерживающие убийцу во время его плача на
«ясе». Они шли рядом с канлы и вместе с ним
плакали, ударяя себя в лоб кулаками. Намечали
женщин, которые будут причитать печальные
напевы. После этого расстилали на дворе ковер, на
нем на большой пуховой подушке клали доспехи
джигита: седло со всеми принадлежностями и
приборами, панцырь и ружье. К этим вещам
подходили женщины и делали «яс», проклиная и
понося своего родственника — убийцу. Окружавшие
их мужчины громко вторили женщинам в их плаче.
Так они держали яс, пока народ собирался. Когда
последний был собран, снимали оружие у канлы и у
родственников. Весь собравшийся у канлы народ
выступал и шел по направлению к тазияту (во двор
убитого), причем впереди шли кади, хаджи, муллы и
почетные люди, сзади шли молодые люди и женщины,
причитая и плача, понося своего родственника —
убийцу. В таком порядке они подходили ко двору с
тазиятом. Туда сначала входили кади и почетные
люди. Прочитав там молитву, они передавали алым.
После этого молодые люди вместе с канлы входили
во двор. Плача и колотя себя кулаками по головам,
они обходили двор кругом, за ними шли их женщины с
открытыми головами, ударяя себя руками по лицу и
по груди. Одетые в белые платья, они громко
плакали, поносили своего родственника и пели
жалостные куплеты, сложенные об убитом. При этом
канлы, подходя с своими товарищами к
мужчинам-родственникам убитого, падал перед ними
ниц. После этого он продолжая плакать громко и,
ударяя себя кулаком, окруженный товарищами,
входил к женщинам в комнату и там с товарищами,
став на колени перед женщинами, продолжал свой
плач. Пробыв таким образом у женщин с минуту,
канлы с товарищами, продолжая свой громкий плач,
выходил на двор. В это время прибывшие с ним его
женщины сходились к средине двора, садились и
продолжали свой громкий яс с «ваях» [распеванием
куплетов]. К этим женщинам выходили из комнаты
женщины-родственницы убитого и, присоединившись
к ним, вливались в общий «яс» и «ваях». К ним же
присоединялась вся бывшая здесь молодежь и
поддерживала «яс» громким плачем. Через
несколько минут старики посторонние уговаривали
женщин убитого войти к себе в комнату, а
остальных — прекратить плач, что исполнялось
всеми. После некоторого времени простаивания на
тазияте один из старейших со стороны убитого
выходил с своего места к средине двора и,
обращаясь к прибывшему народу, говорил: «Спасибо,
вернитесь». Прибывшие уходили, говоря: «Да будет
последствие благое». Канлы со своими
родственниками продолжал стоять на тазияте.
Все расходы на похороны и поминки
убитого нес убийца, т.е. канлы. Эти расходы шли на
гробокопателей, на доски, на саван, на поминки,
при которых обыкновенно резалась скотина, на
муллу и т.п. До окончания тазията,
продолжавшегося с неделю, канлы со своими
родственниками простаивал там. Утром с рассветом
и вечером до заката солнца он с родственниками,
вместе с другими выходил на обычное чтение
молитвы на могилу убитого. Этот последний обряд,
называвшийся «альгам», тянулся обычно от двух
недель до одного месяца после смерти. Канлы
должен был выходить на этот альгам. До окончания
альгама он должен был поставить на могилу
убитого им хороший памятник. Кроме этого он,
выказывая к родственникам убитого всяческое
уважение и почтение, не стриг и не брил себе
волосы, а его родственницы женщины одевали на
целый год черное платье, которое не мыли в
течение целого года. Иногда родственники убитого
предлагали этим женщинам снять траур через месяц
и через несколько месяцев. Кроме того,
существовал адат: родственники посылали сказать
канлы, чтобы он сбрил себе волосы. Тогда он звал к
себе родню убитого и устраивал им хорошее
угощение, при этом сбривались его волосы. Это
обозначало вхождение его в кровное родство.
***
В случаях, когда один человек убивал
сразу двух, то дело не ограничивалось высылкой в
канлы одного убийцы. Родственники убитых могли
выбрать кроме убийцы еще одного родственника и
об’явить его также канлы. Последний выселялся
вместе с фактическим убийцей, и оба они
оставались в канлы до тех пор, пока они не были
прощены родственниками убитого. В тех случаях,
когда убитые являлись родственниками по
отцовской линии, родственники убийцы выказывали
уважение и почтение только одним определенным
лицам, а в противном случае они оказывали
уважение и почтение родственникам обоих убитых.
В случае, когда убивали фактического убийцу, то
другой (не фактический) не избавлялся от обычных
повинностей канлы. Он во время примирения, так же
как действительные убийцы-канлы, нес все
повинности и выполнял обряды.
***
Когда два-три человека сообща убивали
одного и если устанавливалось, что все они
участвовали в убийстве, то, согласно адатов среди
кумыков, все являлись канлы и выселялись. Все их
родственники давали алым и выходили на
«свидание» и на временное условное примирение с
родственниками убитого. Если последние не могли
убить кого-нибудь из этих канлы в течение года, то
оставался в канлы один из них по выбору
родственников убитого, а остальные, бывшие канлы,
возвращались в свое селение. Выбранный же канлы
оставался в этом положении до тех пор, пока его не
простят родственники убитого.
В случае, когда при убийстве одним
лицом нескольких и все последние являлись
родственниками по отцовской линии, то
преподношение им полагалось, как одному
раненому, но если среди них был родственник по
материнской линии, то ему преподношение и почет
были отдельные, как отдельному раненому.
***
Если во время столкновения нескольких
или многих лиц убит один, то, невзирая на то, что
все участвовавшие в этом столкновении и клялись
в своей невиновности и непричастности к
убийству, все же они не избавлялись от
ответственности и кровь безнаказанно не
пропадала: все эти лица, согласно адата, должны
были сдаться, сняв свое оружие. Тогда старший в
роде убитого по отцовской линии имел право убить
одного из них по своему выбору и «кровь уходила
за кровь». По этой причине в этом случае все
участники обыкновенно указывали среди себя
одного виновника в убийстве и его выдавали. Тогда
его высылали, как канлы и его родственники, как
при обыкновенном убийстве, ходили «на свидание»
с родственниками убитого и несли ему алым, а
канлы, если его не могли убить, оставался до
примирения.
Когда убивали: отец сына или сын отца,
или старший брат младшего, или младший брат
старшего, или мать или сестру — и если за кровь
вступиться не было между ними близких людей, то
тогда в этого убийцу весь народ стрелял из ружья
с проклятьями: «налат тубек атгагнлар». «Он не
человек, у него нет чести, он убил своего отца», —
говорил по адресу убийцы народ, и его не
допускали показываться ни в каких сборищах. «Он
низкое существо», — говорили о нем в кунацких
князя и его туда не пускали. Если же у него был еще
брат, близкий родственник, то он должен был уйти в
канлы и там оставаться до тех пор, пока его или не
убьют, или не простят.
***
Если один человек убивал другого и
укрывался в чьем-нибудь доме или в доме
влиятельного узденя, у которого большой род, и
родственники убитого делали вооруженное
наступление на этот дом, то начальник этого рода
(хозяин дома), выходя за ворота дома, говорил
наступающим: «Стойте». Когда те говорили: «Уйди,
мы войдем» — и хотели силой ворваться, и если в
этом случае хозяин дома убивал кого-либо из
неслушающих его, то тогда этому убийству
покровительствовал адат: хозяин дома не являлся
канлы и не оказывал роду убитого им обычного
уважения и почтения.
Если в этом доме наступающим удавалось
убить своего канлы или если укрывавшийся похитил
дочь наступающих и те убили похитителя, то кровь
уходила за кровь и между обоими родами вражды не
было. Ворвавшегося за канлы в дом хозяина, у
которого этот канлы искал защиты, и убившего
этого канлы высылали на один год в канлы, за то,
что он сделал вооруженное нападение на чужой дом
(святость и непосягаемость которого по адату
должны чтиться). Если этого годичного канлы в
течение года не убьет домохозяин, то если он их
княжеского рода — по возвращении ему не
оказывали подобающей князю чести — как «доброе
утро», «добрый вечер», а если же он уздень, то
говорили по его адресу: «он низкое существо», «он
не человек», и его не допускали ни в какие
общественные сборища (или вообще в какие-либо
сборища).
Если один человек убьет другого, а у
убитого есть отец, братья, маленькие дети, бедная
семья, то если родственники убитого его простят,
но семью они не берут на содержание, то убийца
должен был взять на свое содержание всех
оставшихся детей до их совершеннолетия.
После же совершеннолетия дочерей он
выдавал замуж, а сыновей женил. Таким образом,
убийца отца бедных детей освобождался от
взыскания.
Если князь убивал какого-нибудь
узденя, то он сам не выходил в канлы, а в качестве
такового отправлял одного из своих узденей,
равного убитому, который оставался в канлы в
течение одного года. Если этого подложного канлы
родственники убитого не могли убить в течение
этого года, то тот возвращался домой. Хотя князь
убивал узденя, но уздень не мог его убивать. В
случае, если уздень убивал нечаянно или даже
нечаянно ранил князя, то он не мог нигде найти
себе защиты: в какой бы дом, в какое бы селение он
ни заходил, его не принимали. Принять его под свое
покровительство мог лишь один Шамхал Тарковский.
Если только уздень, убивший или ранивший князя,
осмеливался на авось идти под покровительство
Шамхала Тарковского, то последний его или убивал,
или, прибыв на место убийства, заставлял с ним
мириться род убитого князя. Все это зависело от
того, как Шамхал найдет убийцу: виновным или
невиновным.
В случаях, когда убивал князь князя, то
примирение могло состояться лишь при высоком
посредничестве Шамхала.
***
Если один род сталкивался с другим
родом, причем были убитые в одном из них; если род,
где были убитые, был сильным, а убивший — слабым
(имел мало членов), то, когда этот сильный род, где
были убитые, наступал с оружием на слабый род, с
намерением перебить в этом роде всех, вплоть до
грудных детей, — в этом случае на сторону слабого
рода становился весь народ и не допускал сильный
род.
Каждый год один раз народ собирался и
давал клятву не быть на стороне неправого и
выносил постановление — выгонять из селения
всех тех, кто будет творить беззакония,
преступления и несправедливости.
В 1218 году князья Эльдар-Улу убили в
споре из-за земли князей Уцуму-Улу. После того это
место стали называть «побоище князей» (бийлер
гырылган). Князья Эльдар-Улу, перебив князей
Уцуму-Улу, пришли в селение Аксай с намерением
перебить и их детей, но народ не допустил до этого
и прогнал князей Эльдар-Улу из селения. Князь
Эльдар-Улу Арслан Акболат был в канлы и его народ
не пускал прийти в селение до примирения.
Наконец прибыл сам Шамхал Тарковский,
примирил кровников, и князя Эльдар-Улу водворили
обратно в селение Аксай.
***
Если один человек убивал другого, то
первый выходил в канлы. Если канлы умирал от
болезни или же его убивали, то на место убитого
канлы выходил тот из его родственников, к
которому переходило по наследству убитого канлы.
И он оставался таким до тех пор, пока с ним не
примирялись. Когда с ним примирялись, то он водил
на тазият лошадь и кланялся земно родственникам
убитого.
***
В том случае, когда во время
столкновения двух родов был убит один человек из
какого-нибудь рода, а в другом были раненые или
искалеченные, то расходы на лечение нес этот
другой род: «смерть ничем не окупится» —
говорили в народе. Если убитый в этом случае
является «канлы» убившего рода, то все, что им
следует, требовали через суд, а за раны и
искалечение брали по адату.
***
В случае, если у убитого и убившего
были свои кровные родственники, то родственники
убитого могли убивать кровных родственников
убившего, что могли сделать и кровные
родственники убитого. Кровные родственники
считались наравне с обыкновенными
родственниками по отцовской линии: они могли
убивать и нового канлы.
***
Когда убивал канлы — родственник
убитого по материнской линии, то последний не
пользовался такими адатными привилегиями, как
родственник по отцовской линии: его могли в этом
случае считать за канлы.
В таком случае нужно было иметь в
наличии соглашение обоих сторон по поводу того,
как считать этого родственника по материнской
линии.
***
В случае убийства женщиной кого-либо
родственники убитого имели право выбора канлы:
если захотят, считали канлы убившую женщину, или
ее мужа, или ее отца, или же, наконец, ее брата.
***
В случае убийства княжеским рабом
кого-либо в канлы выходил сам князь: раба в канлы
не принимали.
***
Если кто-нибудь убил одного из двух
товарищей, то оставшийся в живых мог убить канлы,
т.е. убийцу. При убийстве товарища другой товарищ,
согласно кумыкского адата, являлся убитому как
бы родственником по отцовской линии или кровным
родственником. Если же в том случае, когда
товарищ убивал убийцу своего товарища,
родственники убитого говорили: «товарищ нашего
родственника не является нам родственником по
отцовской линии, поэтому пусть род убитого дает
нам канлы», то эти возражения, согласно адата,
считались неуважительными и требование
отвергалось: товарища считали за родственника по
отцовской линии; убийство считалось кровь за
кровь и предавалось забвению. Но этот оставшийся
в живых товарищ убийцу своего товарища мог убить
лишь сейчас же после совершения убийства, а если
же он убивал его после поисков, спустя некоторое
время, то он выходил в канлы.
***
По основании Хасав-Юрта народный суд
кумыков был перенесен туда. После этого, в
случаях убийства и признания судом убийцы
виновным, местные власти убийцу отправляли в
Сибирь. Кумыки при этом установили внесение в
качестве алыма тридцати рублей, а когда канлы,
после возвращения с канлы, примирялся с
родственниками убитого им, то он, помимо
преподношения лошади и земного поклона для
почета, должен был поднести еще сто рублей.
АДАТЫ ПРИ РАНЕНИЯХ
Если кто-нибудь ранил кого-нибудь и
последний падал по получении ран на месте
поранения, сам же убийца укрывался под защитой
князя, то народ вместе с родственниками раненого
по отцовской линии относил его домой. Там
родственники, пригласив лекаря, нанимали его
лечить раненого. Если рана обещала быть
излеченной, то через пять-шесть дней после
ранения сторона раненого через посланных в лице
муллы и двух «тамаза» (почетных стариков)
вступала в переговоры о «маслаате» (о мире). В
случае согласия мириться, по совету с тамазами
приготовляли все то, что необходимо нести к
раненому.
Нести же нужно было следующие вещи:
один «сабу» (11/2 пуда) муки, одного барана, один
«тенгелек» меду (около ведра), один тенгелек
масла, для перевязки раненого белого полотна и
мыло. Все эти вещи укладывали на арбу и, сняв
орудие у поранившего и его родственников,
посылали сказать: «мы идем». Потом отправлялись в
таком порядке: спереди «тамазы», позади
поранивший с родственниками, а в хвосте арба с
вышеперечисленными вещами. Родственники
пораненого, извещенные о том, что ведут
поранившего, ожидали собравшихся на балконе дома
раненого.
Народ, шедший на маслаат, войдя во двор
с поранившими его родственниками,
останавливался перед ожидавшими их
родственниками раненого. Бывшие впереди
прибывших тамазы с кади давали салам
(приветствие) и говорили: «Да даст бог свой мир».
Кади, сказав маленькую проповедь, говорил,
обращаясь к старшему в роде раненого: «Мы пришли
просить тебя, чтобы ты простил этого виновника»,
при этом указывал на поранившего. Когда этот
старший в роде говорил «прощаем», то кади и
тамазы заставляли подать руки поранителю и
вводили последнего в дом к раненому. После подачи
руки раненого поранителю тамазы, оставив в этом
доме поранителя и родственников, уходили, сказав:
«Да даст вам бог согласие». После всего этого
поранивший нес все расходы по лечению раненого:
платил лекарю «аяк-ял» (за визит), платил особо за
лечение и ухаживал за раненым до полного
излечения. По излечении поранивший приглашал к
себе раненого им. Последний приходил со своими
друзьями-приятелями и, угостившись и
повеселившись в доме поранившего его, уходил
обратно к себе домой.
***
В том случае, когда два-три человека
ранили одного, все сразу уходили и укрывались под
защитой у князя или влиятельного узденя, у
которого много родственников. И каждый из них
посылал людей к раненому, с просьбой простить
его. Если они получали ответ, что прощают, то
каждый из них давал по барану, по тенгелек меду и
масла, на перевязку белого полотна и мыла. При
маслаате каждый из них оказывал отдельный почет
и ухаживал за раненым до полного излечения, а
стоимость за лечение раны они распределяли
поровну между собою и платили лекарю. В таком же
порядке они платили ему и аяк-ял. По
выздоровлении раненого каждый из них звал его, по
очереди, к себе и угощал.
***
ЕСЛИ КТО ранил кого, то ранивший при
свидании давал раненому масло, мед, белое полотно
для перевязки или за все это пятнадцать рублей и
кроме этого он должен был платить лекарю за
лечение раны. В случаях искалечения он нес
повинности по старому адату.
***
Если какое-нибудь лицо, поранив
кого-нибудь, или изнасиловав девушку, похитил ее
и оставил ее в чьем-либо доме и решил там
обороняться и если после этого родственники,
наступая на этот дом, убивали одного из
обороняющихся или уводили назад девушку, то во
время примирения и свидания эти родственники
должны были уплатить сто (100) рублей для
удовлетворения хозяину дома за то, что они
ворвались к нему. Так постановили кумыки. Эти сто
рублей платили в том случае, когда наступающие
родственники не убили или не ранили никого.
В том случае, когда один человек ранил
двух-трех и с родственниками заперся под защиту в
чей-либо дом, то народ водворял раненых по своим
домам и, приведя к ним лекаря, перевязывал им
раны. Если раны были не смертельны, то ранивший с
родственниками посылал к раненым людей для
маслаата. В том случае, если раненые были
согласны на маслаат, то, оказав каждому внимание
и почет, согласно адата, виновный нес расходы по
лечению ран, а после выздоровления их звал
каждого из них к себе и угощал.
***
Когда несколько человек ранили одно
лицо и оно от этих ран умирало, причем бывало
дознано, от чьей (из этих нескольких поранителей)
раны оно умерло, то уличенного выдвигали как
канлы, а остальные поранители являлись «иерчен
канлы» (последователями) и этих последних
высылали на один год. По истечении этого года
иерчен канлы возвращались к себе.
***
В случае, когда кто-либо ранил,
вломившись в чей-либо дом, двух-трех членов этого
дома, то преподношение и почет были как единому
лицу.
***
При ранении кого-либо ранивший имел
право нанимать такого лекаря, который ему был
желателен, причем он должен был платить ему
деньги, а при близких отношениях с лекарем мог и
не платить.
***
В тех случаях, когда два человека
подрались и оба поранили друг друга, их уносили
по домам, причем раненый более тяжело не
пользовался никакими особыми привилегиями, но,
согласно адату, расходы по лечению его ран нес
другой раненый. Когда же, вследствие ухудшения
состояния раны, последний умирал, то оставшегося
в живых раненого поднимали на руках вместе с его
постелью и уносили в дом одного из князей. Его же
родственники запирались во дворе одного из своих
родственников, то в таком положении оставались
до выздоровления своего раненого родственника.
Когда последний выздоравливал, то, если с ним не
примирялись, выходил в канлы. Его родственники
выходили на свидание, отдавая алым. После смерти
одного из раненых лечение оставшегося в живых
раненого переходило на него самого. Если
последний в результате остался калекой, то за это
с другого раненого и умершего от ран ничего не
брали.
***
Если раненый кем-либо умирал от
полученных ран, а нанесший раны был неизвестен,
но родственники убитого подозревали кого-либо в
поранении, то в этих случаях существовал адат
налагать на подозреваемого «тусеу», привлекая
его к суду. Тусеу обозначало следующий обычай:
человек, который подозревает другого в
каком-либо преступлении, подавал на него в суд и
там указывал определенных лиц, которые,
вызванные судом, как особые свидетели, могут
поклясться в виновности или невиновности
заподозренного. Причем, согласно адата, на одного
подозреваемого налагали тусеу — из двенадцати
человек, на двух человек подозреваемых — по
шести человек тусеу на каждого, при трех
подозреваемых налагали по четыре человека на
каждого. Но не всякий мог быть вызванным в суд в
качестве «тусеу». Причины, лишающие какое-нибудь
лицо быть в суде тусеу, были следующие: 1) если
указываемый в качестве тусеу имел вражду к
родственнику убитого, который подал в суд, как
заподозривший, 2) если то лицо, т. е. тусеу, однажды
дало ложную клятву, 3) если тусеу женился на своей
разведенной жене, до выхода ее замуж за другого,
что противно шариату, 4) если тусеу являлся
убитому родственником по отцовской линии. Когда,
таким образом, набиралось положенное по адату
количество тусеу (юридически способных
выступать на суде), то все тусеу в полном составе
не могли освободиться от обязанности поклясться
в одном из двух: или что подозреваемое лицо
(такое-то) виновно, или что невиновно. Если один из
тусеу поклянется, что то лицо виновно (т. е. что
это лицо убило или ранило), то подозреваемое лицо
высылалось в канлы (если его родственники
умершего от ран не могли убить), и он оставался в
канлы до тех пор, пока с ним не примирялись
родственники покойного.
***
В случае, если кто-либо умер от
полученной раны и сторона убитого соглашается
пойти на примирение за денежную мзду, то
расценивали убитого по частям тела, и в
результате такой расценки получалась денежная
сумма в 800 (восемьсот) рублей.
Если раненый остался жив, но
искалечился, то, по оценке раны лекарями,
назначалась плата за искалеченные члены: за
удаление руки (или если эта рука была искалечена
до такой степени, что становилась негодна к
работе) брали сто рублей, если наполовину
искалечена, то пятьдесят рублей, если на три
четверти — семьдесят пять рублей, а если на одну
четверть — двадцать пять рублей.
В случае когда раненая рука бывала
вылечена, но удалены пальцы или они искалечены,
то за мизинец брали десять рублей, за безымянный
палец — двадцать рублей, за средний — тридцать
рублей, за указательный — сорок рублей. Когда
четыре пальца оставались, а был искалечен или
удален один большой палец, то за это брали плату
пятьдесят рублей, и, наконец, когда четыре пальца
были удалены или искалечены, а оставался один
большой палец — брали также пятьдесят рублей.
За ногу плату брали не по пальцам, а по
верхним частям этой ноги: если вся нога целиком
искалечена, то брали за это сто рублей; если
лекаря найдут, что она искалечена наполовину, то
брали пятьдесят рублей; если на три четверти —
семьдесят пять рублей; на одну четверть —
двадцать пять рублей. Глаз, нос и нога шли наравне
с рукой, но ухо оценивалось иначе: если удалено
одно ухо — брали плату тридцать рублей, если
половина уха — пятнадцать рублей. Когда были
вышиблены зубы — за каждый зуб брали по пяти
рублей. Вся вышеприведенная плата взималась
особо, после несения расходов за лечение ран.
***
Если кто-нибудь был ранен между
несколькими людьми и эти последние не признавали
себя виновными, то суд требовал представить
тусеу. Если рана была опасна и, по-видимому,
пострадавший мог умереть до выяснения виновного,
то адат считал того канлы, кого из них этот
умирающий укажет. Если в этом случае между
привлекаемыми к ответственности было сваливание
вины с себя на другого, то всех их привлекали к
суду с тусеу и за кем осталось по клятве тусеу,
того высылали в канлы.
***
ЕСЛИ кого-либо укусила чья-либо собака,
или лягнула лошадь, или боднул бык и причинил
ранение, то хозяин должен был нести расходы по
лечению раненого. Если раненый умирал, то хозяин
также нес все расходы, положенные при смерти. Но
если же эта его скотина (т. е. лошадь, собака или
бык) причиняла такое зло в третий раз, то хозяина
высылали в канлы на шесть месяцев за то, что он
держит животное, причиняющее зло. Когда же его
родственники шли на «свидание», то подносили, как
обычно, лошадь, но не кланялись перед
родственниками убитого на тазияте.
АДАТЫ ПРИ ПОХИЩЕНИИ ДЕВУШЕК
Если похищенную девушку приводили
похитители к князю или к узденю, то не принять их
считалось позором. Если в то время, когда девушка
была введена в дом князя или узденя, наступающие
на этот дом родственники похищенной, невзирая на
недопущение охранителей девушки и предложение
хозяина дома — не входить во двор, — вошли и
хозяин дома дозволил увести обратно девушку, не
убив никого из этих родственников похищенной,
или не был сам убит, то, если хозяин дома был
князь, ему не оказывали княжеский почет, если же
был уздень, то его не допускали ни в какие
общественные дела и сборища. Если родственники
похищенной, невзирая на требование хозяина — не
входить во двор, — вошли и хозяин кого-нибудь из
них убивал, то он не выходил в канлы и почета не
оказывал стороне убитого. Когда по требованию
хозяина наступающие на двор останавливались, то
в комнату с похищенной девушкой входили
двое-трое тамаза и расспрашивали девушку. Если
девушка заявляла, что ее привели насильно, то ее
выдавали обратно родным, если же девушка
заявляла, что она сама добровольно пошла, то ее не
выдавали и прибывшие за ней родственники
возвращались назад. Но если и после этого
последнего ответа девушки родные ее, улучив
удобный случай, вломившись в дом, где укрывалась
девушка, уводили ее домой, то ворвавшихся родных
высылали в канлы на шесть месяцев. Если в течение
этих шести месяцев домохозяин убивал такого
канлы — нападателя, то ему воздавали за это
особый почет, а убитому никаких почетов он не
оказывал и кровь предавалась забвению. Если же
родственники, уведшие обратно девушку,
побоявшись выйти в канлы, просили простить их и
отправляли дочь домохозяину, откуда ее увели, то
это не считалось постыдным делом.
***
Когда пять-шесть человек, вломившись в
чей либо дом, побив их жен, похищали их дочь или,
подкараулив на улице, побив проходящих женщин,
похищали девушку, бывшую среди них, и при этом,
продержав девушку в неизвестном месте в течение
пяти — шести дней, давали знать об этом ее родным
и когда посланным родными девушка заявляла, что
она была уведена против ее желания, то, если эти
родные не прощали похитителя, он выходил в канлы
на один год. Если похититель не был убит в течение
года и, вернувшись, добивался прощения и
маслаата, то шли к родным похищенной девушки в
следующем порядке: впереди несколько тамаза и
кади, позади безоружные похититель, его
помощники и родственники похитителя по
отцовской линии. Войдя во двор, все эти люди, за
исключением тамазы и кади, снимали шапки. Кади
после салама читал нотацию, после чего говорил:
«Простите этих виновных». После того, как
родственники скажут «прощаем», кади давал родным
похищенной, взяв от родных похитителя, половину
обычного калыма (за лишение невинности девушки),
после чего пропускал вперед стоявших позади
похитителей. Те представали пред родными девушки
без шапок и со склоненными вниз головами. Родные
говорили: «Прощаем, наденьте папахи». Похититель
с помощниками надевали шапки. После этого все
прибывшие вместе с похитителями уходили от
родных похищенной.
***
В случаях, когда сама девушка убегала к
любимому мужчине, а последний приводил ее к князю
(для того, чтобы оставить под его защитой) или же к
какому-нибудь узденю; когда на вопрос посланных
от своих родных людей девушка отвечала «сама
полюбила и пошла» и когда родные ее через
несколько дней, улучив удобную минуту, врывались
в дом, где находилась девушка, и, избив или
поранив бывших при ней женщин, уводили силой
девушку обратно, невзирая на то, что она говорила,
что не хочет вернуться, и дома заставляли ее под
угрозами — что убьют — сказать «меня утащили
силой, хотя я не хотела выйти замуж (за
такого-то)», то, в случае выяснения (самой
девушкой) лишения ее девственности, похититель
платил аиплык (за бесчестие) половину стоимости
кебина.
Если это не будет выяснено, то
похититель ничего не платил, почета не оказывал и
за девушкой сватов не посылал. Но сами ее родные
за врывание в чужой дом и поранение высылались на
один год в канлы. Если в течение года их не убивал
хозяин дома, то они возвращались, просили у него
через посланных маслаат, платили все расходы по
лечению ран и при примирении водили хозяину
лошадь и оказывали ему почет.
***
Если какой-нибудь мужчина похищал
девушку, которая ему до этого не говорила: «Я тебя
люблю, похить меня, я от тебя не уйду», и оставив
девушку под охраной кого-либо, стал бы без
всякого уважения к родным ходить и срамить их, и
если после того девушка давала свое согласие и
похититель приводил ее к кому-нибудь в дом, а
домохозяин давал знать родным девушки, и на
вопрос последних через посланных девушка
отвечала: «полюбила, пошла, не вернусь», то
похитителя, если только родные девушки не
прощали при его просьбе о маслаате, высылали на
один год в канлы. В этом случае его высылали за
оскорбление родных девушки при ее похищении.
Если этого канлы родственники девушки в течение
этого года нашли и убили, то они не просили о
маслаате родных убитого канлы и почета не
оказывали. Если же они не могли убить, то канлы
возвращался и жил с похищенной девушкой, а при
примирении, т. е. маслаате, он вместе с товарищами,
помогавшими ему похищать, снимали перед
родственниками жены папахи и оказывали им
должный почет и уважение.
Если какой-нибудь мужчина похищал
чужую невесту, то он должен был выполнять по
отношению к жениху все обряды и повинности,
положенные при убийстве.
***
В том случае, когда при обоюдной любви
между девушкой и молодым человеком на сделанное
предложение последнего родители отвечали
отказом и девушка сама шла за любимым человеком,
то он передавал ее под защиту князя. Последний
извещал родных девушки о том, что их дочь
находится у него. Тогда, если девушка на вопрос
посланных от родных отвечала: «Сама пошла по
любви», то родные говорили: «Чтобы бог тебя вовсе
взял от нас» — и оставляли ее в покое. После
этого, когда со стороны молодого человека
отправляли сватов к родным девушки и говорили:
«Просим простить нас, благословите дочь на
кебин», — родители возвращали сватов, передав
через них: «Больше не упоминайте при нас имени ее:
она умерла для нас». В этом случае молодой
человек некоторое время ходил в селении,
сторонясь родных девушки, и устроив маленький
неофициальный той, женился на ней и жил.
АДАТЫ ПРИ ИЗНАСИЛОВАНИИ
И ПРЕЛЮБОДЕЯНИИ
Если молодой человек изнасиловал
девушку или ее похитил, то безразлично, осталась
ли она у него или нет, он должен уплатить
родственникам ее пятьдесят рублей. Так ввели в
адат кумыки.
***
В случае, когда какое-либо лицо
совершало гнусное насилие над женщиной или
девушкой и родственник этой женщины убивал
насильника, прежде чем он успеет добиться
маслаата и свидания с родными изнасилованной, то
этого родственника высылали в канлы на шесть
месяцев. По возвращении оттуда он водил лошадь,
кланялся земно на тазияте и оказывал почет
родственникам убитого. Такого убийцу, согласно
адату, не имели права высылать в канлы больше чем
на шесть месяцев.
***
В том случае, когда мужчина
изнасиловал вдову или девушку и, уйдя под защиту
в княжеский дом, оттуда посылал родственникам
или родителям этой девушки кади или муллу с
просьбой выдать ее за него и если последние
изъявляли согласие, то девушку обручали с ним.
Если же они не изъявляли согласия, то он водил к
ним неоседланную лошадь, оказывал им должный
почет, но не кланялся им, если только он не был
рабского происхождения. Если же он был из
рабского рода, то он еще кроме того кланялся
земно перед родственниками этой девушки.
***
Если какой-нибудь мужчина изнасиловал
чужую жену, то он должен был выполнить по
отношению к обиженному все обряды как канлы,
причем водил мужу, его отцу, старшему и младшему
брату по одной неоседланной лошади.
***
Если в случае изнасилования чьей-либо
жены или невесты убит мужем или женихом
изнасиловавший прежде маслаата, то этого мужа
или жениха в канлы не высылали. Но при свидании на
тазияте он, согласно адата, кланялся земно перед
родственниками убитого. В этом случае адат
находил, что смерть слишком сильное наказание.
***
В том случае, когда девушка,
забеременев, шла к какому-нибудь молодому
человеку и тот отказался ее принять, говоря, что
не от него она забеременела, то этого молодого
человека родственники привлекали к суду, а суд
предлагал представить шесть тусеу. В числе этих
последних не могло быть лицо, состоящее в родстве
с девушкой или же имеющее враждебное отношение к
молодому человеку. Не могло быть также лицо,
давшее однажды ложную клятву, и человек,
женившийся вторично на своей разведенной жене до
тех пор, пока она после развода с ним не выйдет за
другого замуж и с ним не разведется. Неимеющие за
собою таких проступков имели право выступать в
суде в качестве тусеу, и они здесь должны были
поклясться в одном из двух: или виновен в
беременности девушки, или не виновен. Если из
шести тусеу хоть один поклянется, что он убежден
в виновности молодого человека, то он должен был
жениться на девушке, а если он при этом, совершив
кебин, не пойдя к ней, давал ей развод, то он
выдавал ей половину кебина и отпускал от себя.
После рождения ребенка он должен был взять
последнего на свое содержание, как признанный
судом отец. Если же все тусеу поклялись в
невинности молодого человека, то он освобождался
от обязанности жениться на пришедшей к нему
девушке. После этого, если эта девушка указала
другого мужчину, как действительного отца ее
утробного ребенка, то ей не верили, а передавали
ее дело на усмотрение кади, который поступал с
ней по шариату.
***
В том случае, когда какой-нибудь
мужчина заставал свою жену с другим мужчиной во
время их совокупления, то если только он их не
убивал тут же на месте, его считал народ
опозоренным и в свои сборища не допускал. Но если
же он их убивал, то его народ прославлял и хвалил,
а убитых отдавал родственникам, выражая им свое
высшее презрение: «Хороните их сами». Но если при
этом случае муж убивал только мужчину, а жену
оставлял, то он должен был выйти в канлы, так как
тогда родственники убитого говорили: «Он убил по
другой причине, иначе почему он не убил свою жену,
совершавшую прелюбодеяние с нашим
родственником. Значит, она не виновата, а
следовательно, и он не виноват». Если во время
убийства мужчины мужем жена успевала убежать и
он, найдя ее, не убивал, то должен был все-таки
выйти в канлы.
***
Если какой-нибудь молодой человек
похищал чужую невесту или изнасиловал и девушка
не пожелала остаться у похитителя и
возвращалась, а жених ее после этого не брал за
себя и она оставалась в доме родных, то родные
возвращали жениху все вещи, которые он дал при
обручении невесте. Похититель же устраивал обряд
свидания и платил жениху для почета пятьдесят
рублей, а если был доказан факт изнасилования, то
за осрамление давал невесте также пятьдесят
рублей.
***
Если кто-нибудь похищал чужую жену или
входил с нею в связь, что обнаруживалось, то
виновник должен был уплатить мужу кебинные
деньги в размере ста рублей и для почета
пятьдесят рублей — итого сто пятьдесят рублей,
по уплате которых виновный освобождался от
дальнейшего преследования. Так постановило
кумыкское общество.
***
В том случае, когда родные или
родственники девушки, ушедшей к любимому, давали
свое согласие на брак, то любимый платил родным
девушки для почета 30 рублей (тридцать). Если же
родные не давали согласия, то кади сам разрешал и
заключал кебин (бракосочетание). Если этот
любимый молодой человек, после женитьбы на
девушке по разрешению кади, захочет оказывать
уважение и почет родным ее, то некоторое время
должен ходить сторонясь их.
АДАТЫ, ОТНОСЯЩИЕСЯ К ВОРОВСТВУ
В случаях, когда три-четыре человека,
свалив перекладины на стойках у прохода в
чей-либо двор, уводили чужой скот или лошадей, или
увели их в то время, когда хозяин пас их в поле или
же когда они сами паслись без наблюдения, —
хозяин искал их по следам, по расспросам и, не
найдя их этим путем, распускал слух, что всякому,
кто приведет его лошадей или скот или укажет
воров, даст столько-то денег. Тогда находился
«айгак» (знающий воров), и если он боялся открыто
заявить, то секретно заявлял хозяину, что он
знает воров. Когда же айгак себя обнаруживал не
самому хозяину, а через третье лицо, то хозяин,
обнаружив воров через посредство этого третьего
лица, после передачи через него обещанных денег
айгаку привлекал этих воров к суду с тусеу, в
числе которых были айгак и посредник при
переговорах с айгаком. Если воровство было
совершено со двора хозяина, то полагалось на
лошадь по два тусеу. Если же совершено в поле, то
на лошадь по одному тусеу, какое бы количество ни
было уведенного скота. Больше двенадцати тусеу
не полагалось. Тусеу должны были поклясться в
том, что воровали или не воровали. Если при этом
хоть один тусеу клялся в виновности, воровство
считалось признанным. После этого заставляли
клясться хозяина в том, что его скот или лошади
стоят столько-то, что он айгаку заплатил
столько-то. Если уворованных животных приводили
ему обратно раньше передачи им айгаку денег, и он,
ссылаясь на исхудалость своего скота,
отказывался его принять, то это, согласно адату,
он так не имел права делать: по адату хозяин
должен был принять обратно свою скотину, если она
может «перейти через палку». Воров же сажали в
подвал князя до тех пор, пока они или приводили
скот, или же не платили его стоимость. Айгаку
больше стоимости уворованного животного платить
не полагалось.
***
Если кто-нибудь заподазривал
кого-нибудь в воровстве, то привлекали этого вора
к суду с тусеу. Если вор не имел права клясться, то
хозяин, у которого и крадено, брал свое добро, сам
поклявшись. Если же и хозяин был лишен права
клясться, тогда вор мог освободиться от
подозрения после клятвы одного или двух его
родственников по отцовской линии. Но если эти
последние отказывались клясться в невиновности
своего родственника, то тогда вор должен был
возместить хозяину краденое добро или его
вернуть.
***
Если то лицо, которое выступило в суде
в качестве вора, открытого через айгака, заявит,
что айгак сам украл или что «он мой сообщник» в
воровстве и что он это может доказать, то его
заявление на суде не принималось во внимание.
Таким образом, плата за уворованную вещь падала
исключительно на него.
***
На суде в качестве тусеу не могли
выступать: родственник хозяина уворованного
добра; женщина; лишенный права на клятву и
имевший прежде вражду к вору.
***
Если хозяин украденной вещи или айгак
заявит на суде, что он видел вора в ночь воровства
и он его узнал, то его заявление не имело
юридического значения, если только та ночь
воровства, в которую он видел и узнал вора, не
была одной из трех ночей месяца: тринадцатого,
четырнадцатого и пятнадцатого числа. Иногда
говорилось, что можно и шестнадцатое число. Но
определенно известно, что можно было только в эти
три ночи узнавать вора и об этом заявлять на суде.
Если у кого-нибудь украдут что-нибудь,
то он имел право привлекать на суд с тусеу трех
лиц одно за другим, а больше не имел права.
***
Если кто-нибудь покажет, что такое-то
лицо у него уворовало что-нибудь, а этот вор,
признавшись в воровстве, укажет третье, но уже
умершее лицо как своего сообщника в воровстве, то
того вора заставляли, вместе с двумя
родственниками по отцовской линии, клясться на
могиле его умершего сообщника: «Этот покойник
участвовал вместе со мной в воровстве». После
этого живой вор, вместе с наследниками умершего
вора, пополам платили хозяину стоимость
уворованного у него добра. В том случае, когда
могила умершего находилась далеко от суда, дело
иногда решалось и без привода на могилу.
***
Если кто-нибудь по проезде издалека,
остановившись в гостях у кого-нибудь, уходя, крал
у другого лица что-нибудь, то лицо, у которого
украдено, имело право требовать уплаты стоимости
украденного имущества от лица, у которого вор
останавливался в гостях. Ему то лицо говорило: «У
тебя покушал, набрался сил, а у меня украл».
***
В прежнее время при воровстве лошадей
с лошади айгаку (показателю) платили пять рублей,
при воровстве быков — с быка платили два с
половиной рубля.
***
В случаях, когда из одной конюшни
бывало уворовано две скотины или с поля
пять-шесть скотин и когда лицо, у которого
найдена одна скотина, на требование уплатить
стоимость всех остальных скажет, что не он украл,
то, при недоказанности этого, его привлекали в
суд с тусеу. Если все тусеу поклянутся, что
подозреваемое лицо невиновно, то оно
освобождалось от уплаты за остальной скот.
В прежнее время, если кто-либо отрезал
хвост чьей-либо лошади, то это считалось большим
оскорблением хозяина лошади. И тогда то лицо,
которое отрезало, высылалось на один год в канлы.
Если в течение этого года хозяин лошади находил
этого канлы и убивал его, то это убийство
предавалось забвению и считалось, что хозяин
лошади поступил правильно. Если же хозяин лошади
не мог убить канлы, то он по возвращении с канлы
искал с хозяином примирения и в этом случае шел
на свидание.
Если у кого-нибудь в доме был
произведен подлог или воровство и хозяин дома
подозревал какое-нибудь лицо, то это лицо
привлекалось к суду с двенадцатью тусеу. Если
поджог или воровство произведено пятью-шестью
лицами в сообщничестве, то на одно и то же дело не
полагалось налагать тусеу больше двенадцати
человек. Если все тусеу очищали вора клятвой, то
он бывал оправдан. Если же из них хоть один
поклянется в его виновности, то он должен был
уплатить стоимость краденного имущества.
АДАТЫ ПО ОКАЗАНИЮ УВАЖЕНИЯ
И ПОЧЕТА ДРУГ К ДРУГУ
В прежние времена среди князей,
узденей, владеющих поместьями и рабами, были
следующие обычаи: у князей и у больших (поместных)
узденей были свои кунацкие комнаты в домах. Встав
утром и опоясав себя туго поясом при оружии, они
уходили в свою кунацкую комнату и там оставались,
не ходя к женам, до тех пор, пока не настанет время
спать, а на кухню они не заглядывали за всю свою
жизнь ни разу. В кунацких князей собирались их
уздени, молочные родственники. Старики там
сидели, молодежь там стояла у стен. Старики
говорили об адатах, о порядках в быту, о том, как
молодежи надо себя вести, как жили отцы и т. д.
Молодежь почтительно слушала. Тогда каждый из
народа жертвовал для своего друга, приятеля,
родного и всего народа своей жизнью и своим
имуществом. Ради своего народа и родного селения
каждый и убивал, и умирал, и стремился поднять в
глазах других обществ общество своего селения.
Каждый имел сердце чистое, мысли неиспорченные,
лицо открытое. Каждый из народа любил
молодечество, удаль, проявляемые во время боев и
всяких тревог. Тамазы восхваляли этих удальцов,
прославившихся своими подвигами во время сборищ
народных. У слышавшей и видевшей это молодежи
появлялось желание уподобиться этим удальцам, и
они стремились к удальству, творили подвиги. Те
же, которые не придерживались адатов, не
допускались в народные сборища и в кунацкие
князей и узденей.
Тех, которые в боях струсили и бежали,
при выходах на тревоги прятались и не выходили
под каким-нибудь предлогом, сдававшихся живыми в
плен в боях, во время нападений на них отдававших
свое добро грабителям и возвращавшихся
невредимыми, творивших насилия над своими
односельчанами, натравливавших одних людей на
других, вызывая между ними вражду и убийства,
отбирающих обманом и ложью имущества других —
всех таких людей князья и уздени в своих кунацких
позорили и срамили и в народных сборищах не
оказывали им ни малейшего уважения. Народ
говорил о них: «Низшие люди, не мужчины, у них нет
совести и чести, им не надо вращаться между
князьями и узденями, им нужно сидеть с женами и
помогать им кушанье готовить». (В прежнее время
князю или узденю зайти на свою кухню нельзя было
— это для него считалось позором.) Когда мужчина
бил или ругал своих жену или сына, то если те
убежали на кухню, значит спасались от
дальнейшего нападения мужа или отца.
АДАТЫ, КОГДА ПРИБЫЛ ГОСТЬ
Если кунак (гость) приедет к князю и
пойдет в его кунацкую, то по утрам при виде князя
он должен дать князю салам, после чего должен ему
сказать: «Танг яхши болсун» (доброе утро). Если
князь ответит: «Саубол» (спасибо) — и сделает
движение туловищем с места своего сидения, то
гость должен снять ему свою папаху. Если князь
встанет, возьмет его за руку и скажет: «Хошь
гельди» (добро пожаловать), то гость должен
ответить: «Саубол» (будь здоров). Если дальше
князь скажет: «Эсен аман бусан» (благополучен ли),
гость ответит: «Эсенбол аманбол» (будь
благополучен и счастлив). Если же князь ничего
этого не будет говорить, то гость должен молчать.
Если ему предложат сесть, то, если только князь не
старший его родственник, может сесть. Когда он
сядет, он должен занять почтительную позу, не
сидеть развалившись на стуле. Ноги его должны
быть прилично обуты.
Когда в кунацкой собиралась молодежь и
туда приходил старик или средних лет человек,
пользующийся уважением, то на его обычный салам
молодежь, встав с мест, приняв его салам,
приветствовала его: «Хошь гельди» (добро
пожаловать). Если вновь прибывший только ответит
«саубол» и больше не будет продолжать своего,
обычного у кумыков, приветствия, то молодежь
должна молчать и стоять.
Обычно в беседу сидящих не вмешивались
стоящие, они только отвечали на их вопросы и
слушали со вниманием их разговор. Когда гость
решал ночью уйти из кунацкой и уходил, то он,
обращаясь к князю, говорил: «Геченг яхши болсун»
(пусть будет твоя ночь хороша). Если в ответ князь
скажет: «Саубол» (будь здоров) и сделает движение
корпусом, то гость должен снять ему папаху.
В каждом селении старший из князей
представлял из себя власть, и его называли
«Уллубий» (большой князь).
В кунацкой уллубия собирались князья и
уздени, там садились уллубии и старейшие тамазы
из узденей, а молодые князья и уздени стояли. Если
они приезжали верхом, то их оседланные лошади
стояли у «карас» (толстое ветвистое, очищенное от
коры дерево, посаженное посреди двора, на ветви
которого кунаки закидывали уздечки своих
лошадей и входили в кунацкую). Если бывала
тревога, то молодые гости выходили на нее вместе
с уллубием. Если же не было тревоги, то они,
пообедав у уллубия, с наступлением вечера
возвращались к себе. Каждый день по
установленной очереди уздени и князья
собирались у уллубия. Так жили кумыки в старое
время.
Гость, прибывший из других селений,
в’ехавши во двор князя, под’езжал вплотную к
карасу и слезал с лошади. Если из кунацкой никто
не выходил к нему для того, чтобы взять у него
лошадь, то он сам закидывал уздечку за ветку
караса. Входя на балкон кунацкой он скидывал с
себя башлык, снимал бурку и оружие и входил в
кунацкую. Если в кунацкой был князь, то он, дав ему
обычный салам, если было утро, говорил: «Танг яхши
болсун» (пусть будет доброе утро), если был вечер
— говорил: «Геч яхши болсун». Когда князь
отвечал: «Добро пожаловать», гость отвечал:
«Спасибо». Если князь протягивал ему руку, он ее
брал, если говорил: «Садись» — садился, если же
нет — продолжал стоять.
Когда внесут в кунацкую поднос с едой и
хозяин скажет гостям: «Идите есть», то гости не
подходили к еде: они ждали пока князь (хозяин) не
назовет по именам тех, кто с ним мог сесть при еде.
Когда эти наедались, то поднос с остатками
кушаний передавался не участвовавшим при еде с
князем гостям, которые до этого времени
продолжали стоять. По переносе подноса от князя к
ним они все садились и кушали. Обыкновенно ели
сидя на полу. Никто не мог взять для себя стул,
пока ему не принесут.
Когда в кунацкую приходил ученый
человек, то вне зависимости от того, что он молод,
его садили на «терь» (почетное место). Кади, мулла
пользовались среди народа особенным почетом и
уважением. Последние иногда также посещали
кунацкие князей.
ОТНОШЕНИЕ ЖЕН К МУЖЬЯМ
Согласно адата у кумыков муж являлся
главой семьи. Жена его почитала таким образом:
Среди кумыкского народа князья и
уздени вставали рано утром и отправлялись в свою
кунацкую комнату. Там они делали распоряжение
своим рабам и прислуге, сами же, оседлав своих
лошадей и приготовив свое оружие, ждали первого
зова к тревоге, для того чтобы выйти немедля.
Жены не вмешивались в дела мужей.
Последние не ходили к женам до полуночи, когда
они шли спать. Жены не знали и не спрашивали, что
делал муж, что он брал, что он давал. Если даже они
их спрашивали, то порядочные мужья отвечали: «Не
в свое дело не вмешивайся». Порядочные же жены
делали все, что им скажут мужья, и не разбираясь,
правильно ли это или нет. Когда мужья уходили
куда-нибудь, то они не спали до их возвращения и
не клали постель из опасения, что если придет с их
мужьями кто, то придется им стыдиться перед ними.
Были такие из мужей, которые давали развод своим
женам за то, что их застали спящими. Порядочные
жены не ели при мужьях и даже воды не пили на их
глазах. Они не называли мужей по имени из
уважения к ним. Родственникам своих мужей они
давали особые почетные имена, не называя их
настоящим именем. С отцами мужей они не говорили
до смерти. Беспрекословно исполняли приказания
матерей своих мужей. Когда их дети плакали при
посторонних мужчинах, то они не шли к этим детям.
Когда же в этих случаях они имели детей на руках,
то они немедленно передавали их прислуге или
просто бросали на пол. Тем же мужчинам, которые
пришли к мужу, они служили с открытыми и
приветливыми лицами, не разбираясь, кто он, зачем
пришел. За приходящими и уходящими кунаками они
ухаживали не волнуясь, не ругаясь, не сердясь и
угощали их, не жалея ничего, что у них было. Все их
имущество — будь оно привезенное от отца или
заработанное их трудами — они передавали в
полное распоряжение своих мужей. Для всякой
женщины, пока у нее был муж, считалось стыдно
говорить: «Это имущество мое личное».
Каждому мужу из узденей нельзя было
говорить: «Это имущество принадлежит моей жене».
«Имущество жены хорошо в котле», — гласила
старая пословица кумыков.
***
Согласно адатов у кумыков мужья не
отдавали своим женам на руки их кебинных денег и
последние не имели права их требовать через
шариат.
***
Если умирала чья-либо невеста, то
жениху возвращалось «альхам» (его
преподношение). При этом все расходы по
погребению, за исключением расходов на «эливаш»
(поминальная трапеза), родные покойной и ее жених
несли пополам.
ОТНОШЕНИЕ ОТЦОВ К ДЕТЯМ
У кумыков отец, имевший сына или дочь,
поступал так: в то время, когда сын или дочь были
ребенком, то будь последний на руках няни у отца
дома или же передан на молочное воспитание
«эмчеком», все равно его не приносили в ту
комнату, где был отец. Если последний видел
где-нибудь, что его ребенок упал, — он его не
поднимал, если он плакал — не успокаивал.
Янсук-Хаджи Таулу-заде, когда увидел, выйдя из
своей кунацкой и войдя в конюшню, своего
малолетнего сына, поднятого быком на рога, не
сняв его, пришел обратно в свою кунацкую: «Там в
конюшне один ребенок плачет». После чего его
домашние пошли в конюшню и сняли его ребенка с
рогов быка.
Так относились к своим детям князья и
известные уздени.
Что же касается дочерей, то отцы
никогда их не видели. Их растили и воспитывали их
матери. Когда Юсуф-Кади Клычев увидел свою
взрослую дочь, то спросил: «Чья это дочь». Отцы не
женили своих сыновей и дочерей не выдавали замуж
до двадцатилетнего возраста. Сын беспрекословно
женился на той девушке которую за него брал его
отец. Дочь также беспрекословно выходила за того,
за кого ее выдавали.
Дед же мог играть с детьми своих детей,
носить их на руках, ходить с ними и кормить их.
«Моего дитяти дитя слаще меда», — гласит
пословица стариков.
ОТНОШЕНИЕ СЫНОВЕЙ К ОТЦУ
Согласно адата у кумыков уважение,
оказываемое сыном отцу, было в такой форме:
Сын не садился при отце, стоял и слушал
при нем, отвечая лишь на его вопросы. При отце он
не ел, не курил, исполнял всякое приказание отца
беспрекословно, не рассуждая о том, правильно ли
это или неправильно. Сыну назвать отца по имени
считалось неприличным. Он находился в кунацкой,
пока не заснет отец. Сам он ложился спать, когда
уложит отца спать. Порядочные сыновья, не
испросив разрешения отца, никуда не выходили и ни
за какое дело не брались. На виду отца не входили
в комнату жены. До смерти отца они от него не
отделялись, ничего при жизни отца они не называли
своим, не испрося разрешения отца ничего никому
не давали и не брали. Всегда они оказывали почет и
уважение отцовским родственникам и друзьям.
Перед отцом они ни одним словом не
обмолвливались о своих детях и женах.
Запись Маная Алибекова
Перевод Т.-Б. Бейбулатова |
|
